the kinks — all day and all of the night // « я видел лучшие умы своего поколения, разрушенные безумием, оголившимися в припадочном голоде, бредущими сквозь негритянские улицы на рассвете в поисках крепкого ширева, ангелоголовые хипстеры, сжигающие себя ради райского соединения со звездным динамо в механизмах ночи, которые, в лишениях и лохмотьях, пустоглазы и возвышенны, сидя, курили в надприродной темноте холодноводных квартир, плывущих над вершинами городов в созерцании джаза, »
в наркотическом голосе мика джаггера было что-то родное для чонина. что-то успокаивающее его ядерное нутро настолько, что он чувствовал, как каждая мышца в его теле расслаблялась, становилась расхлябанной и дарила своему хозяину отдых. чонина никогда не тревожила его напряжённость — окружающих да, но его никогда, — он живёт по принципу натянутой гитарной струны, но никогда не позволяет себе расстроиться. он чувствует, как вливается всем своим телом в кожаный диван, смутно похожий на отвратительный честерфилд, и позволяет себе понизить градус единственной бутылочкой heineken, что осталась в холодильнике. холод зелёного стекла спасает его раскалённую кожу, пронизывает тем льдом, который сейчас успокоит нетрезвую голову. разве что 5,1% на этикетке бутылки сделают херово, после выпитой почти в одиночку бутылки вермута. когда ничего больше не остаётся, приходится пить пижонский алкоголь, понижать и не обращать внимание на всё, что происходит вокруг.
это чем-то напоминает домашнее порно. то самое плохое домашнее порно с экраном в стиле blur и жизнью в прошлом веке, когда никто не знал о существовании hd. то самое плохое домашнее порно, на которые ты смотришь с пугающим извращением — отсутствие какой-либо операторской и режиссёрской работы обнажает перед зрителем всю естественность секса. героями домашнего порно становятся люди настоящие и воняющие своей отвратительной реальностью, где их не приукрашивают красивыми ракурсами камеры или тоннами макияжа. где не снимается тысяча дублей. где всё так, как есть. эта гнусная реалия не для тех, кто мечтает о красивой жизни. эта гнусная существенность для тех, кто уже устал верить в розовое.
ким чонин сравнивает вечеринки с домашним порно хотя бы потому что они уже давно выросли из состояния вписок — им не по пятнадцать, им больше не нужно искать отчаянно квартиры, откуда уехали родители, надираться за два часа, а затем вываливать свои мясные подростковые туши на улицы душного пусана, где одна оплошность может закончиться приводом в полицию и громким скандалом с родителями. они теперь те, кто прохавал жизнь в сыром её виде, позабыв даже посолить — вот она и стала такой, как домашнее порно — настоящей, противной и с очень плохими старыми титьками.
кай смотрит на малышку ли и думает о том, что под хлопковой рубашкой и пушапом должна скрываться более-менее симпатичная грудь. the kinks поют о текиле, кай держит бутылку пива и кажется, что не всё так уж херово.
кай пытается вспомнить, когда его жизнь свернула в какую-то чёрную задницу — с каких пор его устраивает сидение на диване, вместо того, чтобы втихаря от всех скрутить косяк в туалете и выйти на балкон в одной футболке, плевать на погоду, чтобы скурить его под звуки глухой оды шестидесятым. когда-то он чувствовал себя героем фильма 'на игле'. теперь он чувствует так, словно это вторая часть, и он уже, блять, настолько выжил из своего прошлого, что всё ощущается как-то не так. с утра он ходит в офис, а офис ходит в него. он выходит из подъезда и смотрит на играющих в футбол ребят, но не находит среди них себя. ему становится страшно.
он движется в неоновых цветах своих гротескных лсд-трипов, и пытается не упасть в яму вторичной жизни, где громадные машины закатывают человеческие жизни в асфальт, делая их плоскими. кимкай скорее сдох бы, чем позволил асфальтоукладочному катку проехаться по его реальности. кимкай играет в жизнь по простым правилам — либо он сидит за рулём этого катка, либо стоит на газоне, куда этот каток не заедет. у кимкая всё всегда очень просто. он живёт принципами морального отрешения и постоянной заточки своего разума в опасное оружие. он не позволяет эмоциям затуманивать свой взор и людей выбирает достаточно примитивно — либо ты равен ему, либо ты против него.
он стоит на узком балконе, локти белой рубашки пачкая о холодные перила. губы ким чонина были сладкими, от украденного поцелуя у девочки, что губами своими пухлыми прилипла к бутылке бейлиса, и от кретека, что часто заменял киму одеколон — запах гвоздики, вонзившийся в густые пряди шоколадных волос и кашемировый свитер, что где-то на каком-то стуле остался до самого утра. кимкай любит запах гвоздики. это его запах. и не чей больше. хвала господу за пятницу-развратницу, за алкогольную субботу и пустое, жизненно необходимое воскресенье. хуже всего бывало во вторник: неделя только началась. похмелье уже закончилось. завтра можно будет сыграть в маленькую пятницу, но во вторник делать решительно нечего. чонин привык по вторникам тлеть от ненависти и раздражения, чтобы в пятницу выпустить всех своих монстров гулять и под конец шумной вечеринки поймать себя на мысли с привкусом удовольствия — 'я отдохнул'. пять лет назад всё заканчивалось лишь 'я сейчас сдохну'.
перекатывая в руках зажигалку, кай облизывал губы. где-то во всём этом определённо был смысл — в бессонных ночах детства, о которых теперь остаётся лишь молиться. в том, что вся жизнь превратилась в поволоку слоу моушн. ким чонин открывает дверь балкона, ныряя в дополнительный круг ада у данте, под звуки отвратительных попсовых хитов современности. « один поцелуй — это всё, что нужно, чтобы в меня влюбиться, » поёт девчонка, тряся своим худым задом так, словно кто-то обратит на него внимание. кай ухмыляется. кай пожирает свободное пространство. кай электризуется, чувствуя на себе мимолётные взгляды. он не знает этих людей по именам, но с лёгкостью может понять их историю — ещё чуть-чуть и after after party превратится в разговоры по душам и раскрытие собственных козырей. только их слишком мало.
кто б ни были входящие сюда, оставьте здесь надежду навсегда, смеётся чонин. только ему как-то не очень
смешно.
— где сехун? — кай протягивает худую кисть в сторону вонючего косяка и лишний раз напоминает себе о причинах, по которым он ненавидит гашиш. у него на губах гвоздика и дерьмо наркоманов смешивается в ладан, и чонину кажется, что он вот-вот блеванёт.
чистейшей воды домашнее порно. и кай в нём херовый актёр.
кай знает осеха достаточно. иногда задаётся вопросом знает ли тот его точно так же, но потом устаёт искать ответ. у обоих что-то не так где-то между удушливым самоистязанием и поисками нормальности, но кто такой кай, чтобы судить: он так часто играл судью, что и сам давно подсудимым стал. ему нравится сопротивляться и считать себя уникальным: с карт-бланшем на свинство, с пропуском в райские сады.
у него тысячи непонятных оправданий самого себя и глупая правда, которую он, на самом деле, скрывает ото всех и от себя в очередь первую.
— где сехун? — кай заебался теряться в этой грёбанной квартире и ловить вьетнамские флешбеки о том, что он уже когда-то здесь был, потому что каждая такая вечеринка становится похожа на предыдущую. день сурка в одной бутылке пива. той самой, что заставляет ошибочно думать, что не всё так хуево.
каю головой разморенной тыкают куда-то иди туда, там найдёшь. он ищет. заходит по пути в туалет, чтобы выплюнуть изо рта свою вежливость и материт застрявших там парней, что решили отсосать друг другу и наобещать пьяной любви до гроба. заходит в ванную, чтобы умыть лицо, испачканное ожиданиями, и смотрит в свои усталые глаза. заходит в гостиную, спотыкаясь о разбросанные бутылки дешёвого алкоголя и молитвенно кивая дорогому пойлу, что бережно поставили на журнальный столик. рука невольно обхватывает горлышко бурбона и кай скалится, глядя в глаза парню, что пытается утвердить свои права на бутылку: 'это моё'.
о нет, мальчик. кай и есть бурбон. он любил бурбон, за крепкий вкус виски с одной отдельной нотой — терпковатое, оседающее на языке, древесное. пил, как рекомендовал это делать дегустатор с ютуба, живущий в старом маяке; сперва быстрая инспекция имеющейся бутылки — кай пальцем проводил по этикетке под строчками, которые говорили ему, что все порядке, затем найти подходящую посуду, достать из холодильника холодную воду в бутылке. она должна быть максимально чистой, бокалы — тут можно было проявить снисхождение к роксам, все равно коктейли мешать они не будут.
когда-то кай искренне считал себя занудой, а потом понял, что просто цепляется за ритуалы, как первобытный человек, от того, что в этом колесе времени у него беспощадно кружится голова. на работу нужно погладить рубашку. виски пьют, разбавляя водой. рай сверху, ад снизу. ну или здесь, как говорил сартр, в нас.
— о сехун, — чонин скалится, ловя друга под локоть. — иди сюда, ты мне нужен.
о сехун открытая книга. на языке, который кимкай всё ещё учит.
о сехун друг, о чём кай себе постоянно напоминает, теряясь среди собственных требований.
взгляд кая скользит по светлой коже парня. взгляд кая прощупывает почву, напоминая о своей недавней покупке.
кай привык разрисовывать свой эпидермис символами, ошибками и желаниями. но каю себя всегда мало.
кай хочет разрисовывать чужие тела и чувствовать при этом удовольствие.
— у меня есть тату-машинка, — шёпотом в ухо, словно большой вселенский секрет. а затем смеётся холодом. смеётся, когда стоило бы приставить кольт к голове и заглушиться. кай становится безумным псом в свои лучшие моменты жизни и травит разумность.
потому что нахуй она вообще в этой жизни нужна.
